Переверните всё на место 02
Аппарат сознания опирается именно на него, используя доминирующее убеждение, что если чувственное переживание реально, то реальным будет и то, с чем связать его в умственной установке. Он повсеместно использует реальность какого-либо моего телесного ощущения, чтобы прилепить к нему какой-нибудь свой ментальный продукт и через эту смесь продавить определенную расположенность нашего сознания.
Такова схема этого обмана.
Иногда это бывает очень наглый обман, очень наглядный, но с которым человек ничего не может поделать – например, фантомные боли потерявших ногу или руку. Человек знает и явственно видит, что ноги у него нет, но она у него настолько мучительно болит, что, хоть на стену лезь и снимается это только медикаментозно тяжелым набором средств. А ведь, казалось бы, достаточно посмотреть на пустую штанину и всякий смысл приема лекарств должен улетучиваться. Но – нет. Психика всегда сильнее интеллектуальной части сознания.
Так что аппарат сознания – тоже парень не промах. Постоянно заморачивать сознание обманом по итогу, вроде бы, самых очевидных ощущений – это его не самое светлое, но одно из самых сильных, могуществ.
Я сейчас даже не говорю о зрительных иллюзиях, миражах, глюках, о больной психике, о почудившемся, пригрезившемся или показавшемся в ложном ощущении. Это для него – как комара шлёпнуть тапком. Это – само собой. Я говорю о самых обычных, действительных ощущениях очевидного и повседневного порядка.
Звезды нам кажутся неподвижными, хотя страшную скорость их движения трудно себе даже вообразить. А если это вообразить, то мир сразу же становится иным. Он, если понимать его правильным умом, становится световыми полосами катафотов на скоростной трассе ночью. Но прямое ощущение тела, обманывающее меня, легко побеждает такое же, прямое знание правильного характера, которое во мне есть, отчего мир для меня – спокойная картина неподвижных, мерцающих светом, точек космоса.
Ощущение всегда вытеснит из сознания интеллектуальное знание. Это необоримо. Здесь даже пытаться не надо против этого.
Если продолжить о звездах, то, которые я вижу – одних уж нет, а те – далече. Аппарат сознания подбрасывает мне поэтическую установку философского порядка про «вечные Небеса», но на самом деле в том месте, откуда дошел свет звёзд через парсеки, уже или всё по-другому, или вообще ничего нет. Там сейчас совсем не та реальность, в которой убеждает меня мой аппарат сознания.
И я об этом знаю. Но в моём сознании прочно обосновалось и постоянно живет понятие о нетленно вечных Небесах. Не выгонишь.
Солнце крутится вокруг стоячей Земли, взбираясь утром вверх и, скатываясь с горочки вечером – разве не об этом убедительнейшим образом говорят все мои ощущения даже сейчас, несмотря на все горячие новости от Коперника? У меня есть правильное знание об этом, но данное знание не формирует внутри меня доминирующего представления, что это я верчусь относительно неподвижного Солнца. Для меня всё равно – всё наоборот.
И вообще, в этом же ряду переживаний – бешено несущаяся и, вращающаяся одновременно с этим, Земля – для меня вообще неподвижна. И аппарат сознания тысячелетиями использовал данное ощущение для того, чтобы в дружбе с ним искажать реальность окружающего мира. Именно поэтому моя планета когда-то стояла для меня на черепахах – потому что черепаха – это самое медленное и, практически неподвижное, животное.
И вообще, пусть любое, самое верное научное знание попробует изменить во мне ошибочное убеждение моих глаз, что Земля ровная, сказав мне, что Земля шарообразная, а я бы согласился жить в таком месте. Пусть попробует, а я посмотрю.
Прямая палка искривлена в своей подводной части и ни одно, самое крепкое уразумение ошибочности данной картины, не способно исправить её в моих глазах прямо сейчас. Ощущение полностью властвует в психике над логикой.
Сначала сверкает молния, а потом ударяет гром. Кто же этого не знает? И это не обмолвка, потому что таковы мои ощущения. А тогда – к черту всё, что я знаю о том, что на самом деле происходит там, где бьют атмосферные разряды.
У одного и того же предмета при разном освещении разный цвет. И, как бы мой разум не внушал моему сознанию, что на самом деле цвет предмета тот же самый – к сумеркам его никто не перекрасил – моё сознание будет подчиняться психическому отклику. И я смогу вслед за Клодом Моне увидеть 50 разных по цвету, фасадов Руанского собора, при разном его освещении, чему не мешает моё твёрдое знание, что цвет фасада один и тот же.
Синее море на самом деле – прозрачно, как слеза. Многое в моих представлениях о море способно это изменить?
Кровь, на самом деле – прозрачная жидкость, в которой кое-где плавают красные шарики. Знание об этом внедрялось в меня с юности при богатейших тратах всей системы образования. И я этим знанием владею. Но кровь всегда будет для меня красной, потому что мои ощущения делают научное знание вещью, настолько незначительной самой по себе, что я могу позволить себе иметь о цвете крови собственное мнение.
|